CV. Эпатажная принцесса, с которой не мог сладить даже король
Итак, помолвка была объявлена 5 июля 1710 года. Это событие привело к леденящему душу обмену мнениями между «любящими» сестрами. Франсуаза-Мария даже предложила мадам ла Герцогине (несомненно, это был безвозмездный акт триумфа), что другая дочь Орлеанской семьи может выйти замуж за сына семьи Бурбон-Конде. Мадам ла Герцогиня лишь ответила, что ее сын еще долго не будет в том возрасте, чтобы жениться, и к тому же у него небольшое состояние.
Но впереди ее ждало еще худшее. На официальной церемонии мадемуазель де Бурбон, оскорбленная невеста, была следующей по рангу и поэтому по этикету должна была нести шлейф Мари-Элизабет. Это было невыносимо!
Король, который свято верил в этикет, но был также добросердечен в этих вопросах, предложил, чтобы младшие сестры Мари-Элизабет вернулись из своего монастыря для выполнения этой задачи (их ранг был выше, чем у мадемуазель де Бурбон). По крайней мере, это как нельзя кстати устраивало двух маленьких девочек, известных как мадемуазель де Шартр и мадемуазель де Валуа, которые в возрасте одиннадцати и девяти лет оплакивали свое заточение.
Решение поместить их в монастырь обычно приписывали лени Франсуазы-Марии, из рук вон плохо выполнявшей свои материнские обязанности, и девочки, проезжая через Париж, настолько расстраивались, что шторы в их карете приходилось задергивать. Хотя время не «позволяло развлекаться вовсю», Аделаида описала свадьбу своей бабушке как великолепную, насколько это позволяла политика.
К сожалению, этот блестящий (с мирской точки зрения) брак привел к тому, что Мари-Элизабет стала все больше эпатировать двор и мужа своим поведением, а у Берри не было сил, чтобы справиться с этим. Поначалу, по словам Лизелотты, он был просто заворожен своей невестой, но страсть быстро угасла благодаря ее безобразным выходкам. Остальные придворные были от неё, скорее, в шоке, чем в восторге.
Она непомерно объедалась на публике (прошли времена диет) и почти никогда не отказывалась напиться до потери сознания, «разливая во все стороны вино, которое она глотала». Не имея собственной веры, — она заявляла, что не верит в Бога, — она высмеивала тех, кто верил, как ее муж.
На одном званом ужине, устроенном Аделаидой в Сен-Клу, Мари-Элизабет так напилась, что последствия, «как внутри, так и снаружи», смутили всех присутствующих. Ее отец также был пьян по тому же случаю, но дочь была куда пьянее их всех.
Лизелотта пыталась принять участие в воспитании своей своенравной внучки, называя ее «моей ученицей». Правда, Мари-Элизабет проявила редкую милость, не желая брать верх над бабушкой (на что она, как жена герцога де Берри, теперь имела право):
Но когда речь зашла о прекрасном ожерелье из жемчуга и желтых бриллиантов, принадлежавшем Анне Австрийской и ставшем желанным украшением для придворного бала, поведение Мари-Элизабет по отношению к матери было прямо противоположно любезному. Когда мать отказалась отдать дочери ожерелье, Мари-Элизабет нагло заявила, что оно принадлежит ее отцу по наследству от Месье, и он, конечно же, позволит ей забрать его.
Конечно, в минуту слабости Филипп так и сделал. Но на этом дело не закончилось. Франсуаза-Мария была оскорблена и горько жаловалась всем подряд о своенравной дочери, и Лизелотта, взяв себя в руки, сама отправилась к королю. Людовик терпеть не мог подобных проблем среди женщин и был в ярости. В конце концов, Мари-Элизабет заставили извиниться перед матерью, и дело сочли улаженным.
Весь этот неприятный инцидент, такой пустяковый, но такой важный по меркам Версаля, ясно показал, что Мари-Элизабет была не просто непокорной: она была совершенно неуправляемой, и даже королю было трудно ее контролировать.
Кроме того, у семейства Берри еще не было большого, утешительного числа детей, чтобы быть спокойными с династической точки зрения.
Тем не менее прошло больше года, прежде чем Мари-Элизабет снова забеременела, и к тому времени баланс сил при дворе радикально изменился.
